– А вы-то откуда знаете? – иронично заметила Желтовская. – Неужели Анатоль читал их вам вслух?

– Боже упаси! Но он советовался со мной! Как правильно поступить, что написать в ответ.

– Анатоль все эти два года переписывался с барышней Гнединой? – осторожно переспросил Сергей.

– В том-то и дело! – торжествующе продолжала Боровицкая. – Прошло два года, но их чувства не угасли. И вот наконец Гнедины откликнулись на мое приглашение навестить нас. Вы же понимаете – в подобной ситуации – что означает этот визит. Они согласились с выбором дочери! Анатоль получит шанс сделать ей предложение! Это такой брак, такой брак! Это лучшее, о чем я только могла мечтать для моего сына!

Боровицкая откинулась на спинку стула и обмахнула лицо платочком. Она так увлеклась рассказом, да и Желтовская тоже, что они и не заметили, как Сережа, с серым от волнения лицом, поднялся с места и двинулся в комнату к Розалии. Дверь оказалась приоткрыта! Он испуганно заглянул туда – и увидел пылавшие дикой яростью глаза Розалии Марковны.

– Вы все слышали! – ахнул Сергей.

Сердюков медленно возвращался с берега лимана, обдумывая все услышанное. Подойдя к центральному зданию лечебницы, он увидал возбужденного дворника, посланного на поиски горбатой медсестры.

– Ваше высокоблагородие! Нашел, слава Богу! – дворник как-то странно озирался вокруг и поглядывал на небо.

– Что с тобой, голубчик? – насторожился следователь.

– Я, ваше высокоблагородие, как мне и приказано было, в дом ихний пришел, а она уже на пороге, стало быть. И вещички на дворе сложены, баул и коробка. Уезжать собралась! Я ей и говорю: ты, мол, матушка, куда собралась? А она мне: тебе-то какое дело, к родне, в Бахчисарай. А я ей: успеется, только сейчас ты со мной пойдешь в лечебницу, дело имеется до тебя у господина управляющего. Она глазами сверкает, упирается. А я ей – городового позову! Зафыркала, как кошка, пошла. И тут, батюшка, на меня прямо с неба воронища огроменная налетает! Я тень-то заприметил, голову успел поднять, да и отскочил, а то бы точно она мне башку клювом разбила. А она, ведьма проклятая, вороне и говорит: лети, мол, домой. Да еще назвала птицу проклятую именем каким-то мудреным, иностранным. Вот! – выдохнул дворник и вновь опасливо покосился на окрестные деревья.

Сердюков с недоумением молча выслушал эту путаную историю и быстро вошел в здание. В комнате управляющего действительно сидела горбунья. Он сразу узнал ее. Она вжалась в стул и сверлила вошедшего напряженным взглядом. Следователь пригляделся. Пожалуй, это лицо можно было даже назвать красивым! Теперь, когда платок сбился на затылок и голова ее не была опущена низко, как обычно, он сумел хорошенько разглядеть лицо женщины. Восточные черты, миндалевидные глаза, четко очерченные губы, крупноватый, с небольшой горбинкой нос.

Сердюков взял протянутый доктором листок бумаги и вслух прочитал:

– Девица Лия Гирей, тридцати трех лет от роду, мещанского сословия, караимского вероисповедания. Проживает в собственном доме.

– Все верно, – она кивнула головой, и тотчас же платок съехал вниз, закрыв ее лоб, и прекрасное лицо исчезло, как и не бывало.

– Вы знаете, зачем вас позвали сюда? – спросил следователь.

Она безучастно пожала плечами.

– Умер один из ваших пациентов, господин Боровицкий, из Петербурга, отец семейства. Но вы ведь помните его?

Она снова безучастно кивнула, не подав голоса.

– Зачем вы приходили сегодня утром в лечебницу? – Следователь навис всем своим нескладным телом над медсестрой.

– Меня там не было, – последовал тихий ответ.

– Вас видел и слышал один человек. Он находился в грязевой, когда туда пришли вы, а затем и Боровицкий, – настаивал полицейский.

– Знаю, о ком вы говорите, – не поднимая головы, твердым голосом ответила Гирей. – Это же известный пьянчуга! Он частенько спит там. И я его гоняла всегда, потому что это непорядок! Из-за этого он люто ненавидит меня, он что угодно вам скажет, только бы мне пакость сделать. К тому же его жена так бьет, бывает, и по голове, что он наутро и не помнит ничего, все путает, имя свое даже иногда забывает. Так что, если вы его завтра спросите, кого он видел, он вам и про Божью матерь расскажет, якобы он там с ней разговаривал на прошлой неделе!

– Гирей! Не богохульствуй! – пристукнул пальцами по столу доктор. – А что касается этого субъекта, так все верно, действительно, он бывает в беспамятстве, господин следователь!

– Вот тебе раз! – расстроился Сердюков.

Он походил по комнате, похрустел суставами пальцев и снова воззрился пытливым взором на горбунью.

– Значит, вы никогда не имели чести знать Боровицких ранее?

– Никогда. Они тут в первый раз.

– А в Петербурге вы не бывали?

– Я никуда не выезжала за пределы Таврической губернии. Евпаторию знаю, а родня моя живет под Бахчисараем. Вот и все мои путешествия.

– У вас грамотная речь. Вы учились?

– Да, в женской гимназии. Я хорошо училась! Доктор даже потом говорил, что меня следовало бы послать в Петербург, на высшие женские курсы, на медицинский.

– Верно, верно, – закивал головой доктор.

– Простите, но ваше… э-э…

– Уродство, – спокойно подсказала медсестра. – Вы хотите спросить, как это я, молодая женщина, живу с этим «украшением»? Горб у меня с самого рождения, я давно к нему привыкла.

– Пациентов поначалу пугал вид медсестры, но вскоре они его уже и не замечали, так хорошо она их обслуживала, – добавил доктор.

– Да, я и сам испытал нечто подобное, – согласился следователь. – Послушайте, а что это за история с вороной и дворником?

– Ворон, не ворона, а ворон! Он достался мне от бродячего цирка. Прежний владелец показывал его за деньги. Ведь это не простой ворон, а говорящий. Его Гудвином зовут, у него на лапе медное кольцо, там имя его написано. Якобы хозяин вывез его из Англии, и жил он в Тауэре. Цирк разорился, хозяин исчез. А птицу я подобрала на нашем заднем дворе, с перебитыми лапами. Выходила его, вот он теперь у меня и живет.

– Говорящий? – усмехнулся полицейский. – И что же он говорит?

– Да вы не поймете, наверное. Он же по-английски говорит! – В голосе Гирей следователю послышалась насмешка. Он рассердился.

– Вот что! Дело остается непонятным и невыясненным. Есть преступление, есть свидетель. И вы – на данный момент – подозреваемая. Поэтому я вынужден буду вас задержать до полного выяснения всех обстоятельств дела.

Раздосадованную, расстроенную Гирей заперли в небольшом флигельке, домике в два окна, но с решетками. Сердюкову ничего иного не оставалось, как к ночи и самому перебраться во флигель – сторожить пленницу. Он устроился в соседней комнатушке и прикорнул в старом кресле. Надо переночевать, а утром на свежую голову вновь приняться за эту странную горбунью и повторно допросить единственного свидетеля. Вдруг он и впрямь откажется от своих сегодняшних показаний! Все-таки некая странность имеется в этой женщине, что-то недосказанное, зыбкое… Внутренний голос говорил Сердюкову, что именно она и была в грязевой в последние моменты жизни Боровицкого. Но что их свело вместе?..